ОХ, И МЕРЗКАЯ РАБОТЁНКА –
БЫТЬ НА СЦЕНЕ В ШКУРЕ ПОДОНКА!
К 40-летию Октябрьской Социалистический революции наш театр осуществил
постановку пьесы К. Симонова «Русские люди», написанную в первые годы
Великой Оте¬чественной войны. Спектакль поставил главный режиссер театра
Народный артист УзССР В. Ладыгин. Премьера состоялась 21 сентября 1957
года и была горячо принята магнитогорскими зрителями. В спектакле были
заняты ведущие артисты театра: Засл. артист РСФСР Л.Самарджиди,
Ф.Миронова, Д.Козловский, В.Панаев, Ф.Изюмов. Мне, молодому артисту,
была доверена роль предателя Семенова. Роль была крайне интересной, но, в
плане актерского престижа, не выигрышной. Примером могут служить
отрицательные роли талантлтвого киноактера А.Файта, который долго не мог
получить зва¬ние «заслуженного» только из-за этого. Был случай, когда
на одной из творческих встреч он был освистан. Случалось, что толпа
набрасывалась, на актеров, одетых во вражескую форму, как это было на
съемках герасимовской «Молодой гвардии»: однажды разъяренные
краснодонцы, пережившие недавно войну, избили «фашистов», направлявшихся
на съемки.
Нечто подобное испытал и я на своей шкуре в спектакле «Русские люди». Расскажу, что происходило в финальной сцене спектакля.
Гестаповские застенки. На сцене Глоба (Ф.Изюмов), военфельдшер,
вре¬менно выдававший себя за немецкого холуя, Валя (Ф.Миронова), военный
шофер, Се¬менов (В.Титов), предатель, подсаженный в камеру, которого
разоблачает Глоба.
Г л о б а (прислушиваясь). Уже десять... Что ж - время подходящее.
С е м е н о в. Для чего?..
Г л о б а. Для всего. Смотря что кому надо. Совсем забыли про нас хозя¬ева. Видать, не до того им, а?..
С е м е н о в (угрюмо). Не знаю...
Г л о б а. Не знаешь? А я думал, как раз ты и знаешь (за стеной разда¬ются совсем близкие выстрелы и пулеметная трескотня).
Се м е н о в (испуганно). На улицах стреляют, а?.. Уже на улицах!
Г л о б а. А чего ты боишься? Это ваши. небось, стреляют. Небось, в го¬род входят! Это мне бояться надо. А тебе что?..
В а л я. Неужели пришли? (Семенову) Наши идут, а?..
Се м е н о в. А ну тебя... (Прислушивается).
Г л о б а (подходит к нему). Ты что же? Тебе что, не нравится, что ли?..
С е м е н о в. Отстань (Прислушивается).
Г л о б а. А ну, повернись-ка! (Семенов поворачивается). Дай-ка я на
те¬бя посмотрю, какой ты был? Так... Ну, а теперь какой будешь? (Бьет
его по уху). А это для симметрии (Снова бьет и третьим ударом валит на
пол). А теперь лежи, тебе ходить по земле не для чего. Привыкай лежать.
Рас¬стреляют - лежать придется.
В а л я. Что вы делаете?
Г л о б а . А то и делаю, Валечка, что морду ему бью, сволочи. Наши в
го¬род ворвались. Теперь кончена моя конспирация. Немцы тикают. И сейчас
нас с тобой стрелять будут. Это уж точно, это у них такая привычка. И
не хо¬чу я перед смертью, чтобы ты меня по ошибке за сволочь считала.
Вот что значит.
В а л я (бросается к нему). Иван Иванович, милый! Иван Иванович!..
Завершался спектакль следующим образом: фашисты, убегая, расстреливают
пленных, даже не пощадив своего холуя Семенова. В момент казни Глоба
успевает закрыть собой Валю, спасая ей жизнь. С боем врываются в
ко¬мендатуру наши. Звучит героическая музыка. Занавес.
На премьере спектакля в финале произошел досадный ляпсус, вызвавший в
зале неожиданный смех. Когда тело погибшего Глобы вынесли на первый план
и опустили на землю, все отошли в стороны, замерев в почетном
карау¬ле. И вдруг огромное пузо «покойника» стало колыхаться: сначала
медленно, затем подвижнее. Бедный Изюмов терпел сколько мог, сдерживая
дыха¬ние, а потом, решив не умирать взаправду, дал волю легким. Все
были в шоке... Но благодарная публика, простив театру эту погрешность,
восторженно приняла спектакль. На последующих спектаклях тело героя
прикрывали знаменем.
Федор Алексеевич, прекрасно исполнявший роль Глобы, порой настолько
эмоционально входил в образ, что мне - Семенову - от этого становилось
не по себе. Особенно когда он дубасил меня. Поначалу все делалось как на
репетициях- обусловленно, технически четко: дядя Федя замахивался на
меня и понарошке давал мне по уху затрещину, я при этом. резко от¬прянув
от его кулака, летел кубарем в угол к тумбочке, где меня ждала
припрятанная баночка с разжиженным красным гримом. Незаметно для
зрителей я моментально наносил гримом кровавый подтек у края рта, затем
поднимался и получал очередную оплеуху. Получалось довольно эффектно...
Но от спек¬такля к спектаклю дядя Федя, зверея, входил в такой раж, что
мне становилось страшно. Он стал по-настоящему избивать меня, а однажды
да¬же выбил зуб. Мой животный страх на сцене был настолько реальным, что
меня все хвалили за удачную работу. А я возненавидел и Изюмова, и сам
спектакль. Когда на одном из спектаклей он лишил меня зуба и изо рта
полилась натуральная кровь, я, забыв про все на свете, на миг потеряв
над собой контроль, разъяренный бросился на него и, протаранив башкой
его брюхо, свалил наземь. С трудом поднимаясь, кривясь от бо¬ли, он
прошипел по-змеиному: «Ты что, охренел?» - «А вы?». В голову тогда
закралась мысль: ‘’Уж не за шахматы мстит мне дядя Федор?..».
КАК ДЯДЯ ФЕДЯ ПРОДУЛ МНЕ В ШАХМАТЫ
Вообще-то дядя Федя был добрым мужиком (до поры до времени), и ко мне
относился по-доброму (до поры до времени). На мой юбилей даже книж¬ку о
художниках мне подарил: «В день 20-летия Виталию Титову, хорошему
товарищу, человеку, будущему большому артисту-художнику от Ф.Изюмова».
Вон она стоит на верхней полке стеллажа среди других книг-реликвий.
Нас с Федором Алексеевичем, кроме любви к живописи, роднила еще и
страстная любовь к шахматам, с одной лишь разницей: он играл очень
хо¬рошо, я же - очень плохо. Но однажды... Однажды, задолго до начала
спе¬ктакля, я, проходя мимо гримерки Изюмова и Самарджиди, заглянул в
нее. Там только что дядя Федя разгромил кого-то в шахматы. Увидев меня,
«гроссмейстер» любезно пригласил войти и сра¬зиться с ним в шахматишки
при народе-хороводе. Я не смел отказать мастеру и принял предло¬жение за
великую честь, ни сколько не сомневаясь в своей погибели. Бог с ним,
доставлю старику лишний раз радость тщеславия...
Я по-быстрому расставил фигуры на доске и с обреченностью того кро¬лика,
приготовился к съедению. Шеф, базаря с коллегами, почти не глядел на
доску. Как только я после мучительных раздумий выдавал ход, он тут же
делал ответный, продолжая бурный спор с кем-то. Казалось, завяжи ему
глаза, он также бы играл легко и свободно. Дядя Федя так увлекся
болтавней, нисколько не сомневаясь в выигрыше, что стал играть без
особого внимания, автоматически передвигая фигуры. И я, воспользовавшись
его несколькими промахами, «скушал» одну фигурку, другую... и, к явной
не¬ожиданности партнера, робким шепотком заявил:
- Мат...
- Что-что?.. - повернувшись к доске с кислой улыбкой спросил он.
- Извините, пожалуйста, Федор Алексеевич, у меня нечаянно получил¬ся
м-мат... В-вы проиграли... - противник оторопел и все еще не веря,
хихикая изрек:
- Проиграл?.. Ишь чего захотел!.. А ху-х; не хо-х;? - потом, трезво
оценив обстановку и убедившись в поражении, театрально загоготал. Лицо
его при этом сильно побагровело:
- Ты смотри... действительно мат... твою мать!.. - выдавил он, все еще
не веря в позорное фиаско. Затем резко взмахнул кулаком и со всей силой
обрушил его на доску, В мгновение все разлетелось в разные сторо¬ны, а
одна из крупных фигур угодила мне прямо в лоб.
- Урод! – крикнул он и, под хохот коллег, выскочил вон.
- Вот так, Виталька, не садись больше с ним. А если все-таки решишь¬ся,-
не вздумай выигрывать. Боже упаси. - убьет! - смеясь резюмировал Лев
Георгиевич Самарджиди, присутствовавший при шахматной дуэли, и протя¬нул
мне пятикопеечную монету.
Ладно, - простонал я, прикладывая к намечавшейся шишке медный пятак, - ни за что на свете...
КАК ДЯДЯ ФЕДЯ РАЗЫГРАЛ ПАНАЕВА
Как-то Валерий Германович Панаев, мой учитель и наставник в разго¬воре с
Федором Алексеевичем посетовал на то, что его зайчья лапка (ею актеры
обычно пудрят загримированное лицо) сильно забита гримом и пудрой, и не
мешало бы ее очистить. Но как?.. Комик Изюмов, злой насмешник, решив
подхохмить над коллегой, предложил ему простейший рецепт: возь¬ми, мол,
бензин, хорошо смочи им лапку, а потом подожги... Бензин вме¬сте с
гримом выгорит, а мех лапки станет чистым, как первый снег... Давно
известно, что артисты, несмотря на свою талантливось, - смурной и
наивный народ, как дети, верят всему. Нe был исклю¬чением и В. Панаев.
Поверив на слово хохмачу. он выпросил у театраль¬ных шоферов флакончик
бензина, принес в гримерку и сделал, как учил товарищ Изюмов...
Вот дурила из Нижнего Тагила? Юмора не понимает. Чуть театр не спалил!.. - ржал потом Дядя Федя.
К счастью, сам Панаев не пострадал, лишь слегка подпалил себе брови, а
могло быть намного хуже. Спасла его логическая смекалка: попробовать
сначала на гримировальной беличьей кисточке...
Еще дядя Федя слыл в труппе забиякой, драчуном и скандалистом. Но
несмотря ни что он был классным артистом, комиком от Бога. Как я
восхищался его Шадриным из спектакля «Человек с ружьем», как он
заставлял умирать всех со смеху в спектаклях: «Мораль пани Дульской»,
«Чужой ребенок», «Свадьба Кречинского»... А ведь у него почти
отсут¬ствовала память, и зритель об этом не догадывался. Выручали его
ог¬ромные шпаргалки, которые он прикреплял с обратно стороны декораций
пе¬ред каждым спектаклем... Еще он недурно рисовал.
|